Неточные совпадения
Когда Вронский опять навел в ту сторону бинокль, он заметил, что княжна Варвара особенно красна, неестественно смеется и беспрестанно оглядывается на соседнюю ложу; Анна же, сложив веер и постукивая им по
красному бархату, приглядывается куда-то, но не видит и, очевидно, не хочет видеть того, что происходит в соседней ложе. На лице Яшвина было то выражение, которое бывало на нем, когда он проигрывал. Он насупившись засовывал всё глубже и глубже в
рот свой левый ус и косился на ту же соседнюю ложу.
Левин открыл
рот, хотел сказать что-то,
покраснел и ничего не сказал.
Толпа голодных рыцарей подставляла наподхват свои шапки, и какой-нибудь высокий шляхтич, высунувшийся из толпы своею головою, в полинялом
красном кунтуше с почерневшими золотыми шнурками, хватал первый с помощию длинных рук, целовал полученную добычу, прижимал ее к сердцу и потом клал в
рот.
Он сел пить кофе против зеркала и в непонятной глубине его видел свое очень истощенное, бледное лицо, а за плечом своим — большую, широколобую голову, в светлых клочьях волос, похожих на хлопья кудели; голова низко наклонилась над столом, пухлая
красная рука работала вилкой в тарелке, таская в
рот куски жареного мяса. Очень противная рука.
Его лицо, надутое, как воздушный пузырь, казалось освещенным изнутри
красным огнем, а уши были лиловые, точно у пьяницы; глаза, узенькие, как два тире, изучали Варвару. С нелепой быстротой он бросал в
рот себе бисквиты, сверкал чиненными золотом зубами и пил содовую воду, подливая в нее херес. Мать, похожая на чопорную гувернантку из англичанок, занимала Варвару, рассказывая...
Снова начали петь, и снова Самгину не верилось, что бородатый человек с грубым лицом и
красными кулаками может петь так умело и красиво. Марина пела с яростью, но детонируя, она широко открывала
рот, хмурила золотые брови, бугры ее грудей неприлично напрягались.
Царь, маленький, меньше губернатора, голубовато-серый, мягко подскакивал на краешке сидения экипажа, одной рукой упирался в колено, а другую механически поднимал к фуражке, равномерно кивал головой направо, налево и улыбался, глядя в бесчисленные кругло открытые, зубастые
рты, в
красные от натуги лица. Он был очень молодой, чистенький, с красивым, мягким лицом, а улыбался — виновато.
— Не мной? Докажи! — кричал Дронов, шершавая кожа на лице его
покраснела, как скорлупа вареного рака, на небритом подбородке шевелились рыжеватые иголки, он махал рукою пред лицом своим, точно черпая горстью воздух и набивая его в
рот. Самгин попробовал шутить.
Там и тут из окон на улицу свешивались куски кумача, и это придавало окнам странное выражение, как будто квадратные
рты дразнились
красными языками.
Проехал на лихаче Стратонов в дворянской, с
красным околышем, фуражке, проехала Варвара с Ряхиным, он держал ее за талию и хохотал, кругло открыв
рот.
Облокотясь о стол, запустив пальцы одной руки в лохматую гриву свою, другой рукой он подкладывал в
рот винные ягоды, медленно жевал их, запивая глотками мадеры, и смотрел на Турчанинова с масляной улыбкой на
красном лице, а тот, наклонясь к нему, держа стакан в руке, говорил...
Когда утром убирали со стола кофе, в комнату вваливалась здоровая баба, с необъятными
красными щеками и вечно смеющимся — хоть бей ее —
ртом: это нянька внучек, Верочки и Марфеньки. За ней входила лет двенадцати девчонка, ее помощница. Приводили детей завтракать в комнату к бабушке.
Бушмен поднял глаза, опустил и опять поднял, потом медленно раскрыл
рот, показал бледно-красные челюсти, щелкнул языком и издал две гортанные ноты.
— Нет, это не люди, — те, которые могут делать то, что они делают… Нет, вот, говорят, бомбы выдумали и баллоны. Да, подняться на баллоне и посыпать их, как клопов, бомбами, пока выведутся… Да. Потому что… — начал было он, но, весь
красный, вдруг еще сильнее закашлялся, и кровь хлынула у него изо
рта.
— Да что ж это, конца не будет! — говорил, затягиваясь папиросой, высокий толстый,
красный, с поднятыми плечами и короткими руками, не переставая куривший в закрывавшие ему
рот усы конвойный начальник. — Измучали совсем. Откуда вы их набрали столько? Много ли еще?
Здесь среди кустарниковой растительности еще можно видеть кое-каких представителей маньчжурской флоры, например: лещину, у которой обертка орехов вытянута в длинную трубку и густо усажена колючими волосками; красноветвистый шиповник с сильно удлиненными плодами, сохраняющимися на ветках его чуть ли не всю зиму; калину, дающую в изобилии сочные светло-красные плоды; из касатниковых — вьющуюся диоскорею, мужские и женские экземпляры которой разнятся между собой; актинидию, образующую густые заросли по подлесью, и лимонник с гроздьями
красных ягод, от которых во
рту остается легкий ожог, как от перца.
Когда Анфуса Гавриловна вернулась, Харитина даже раскрыла
рот, чтобы сообщить роковую новость, но удержалась и только
покраснела. У нее не хватило мужества принять на себя первый напор материнского горя. Замараев понял, почему сестрица струсила, сделал благочестивое лицо и только угнетенно вздыхал.
Под правым ухом у него была глубокая трещина,
красная, словно
рот; из нее, как зубы, торчали синеватые кусочки; я прикрыл глаза со страха и сквозь ресницы видел в коленях Петра знакомый мне шорный [Шорный — связанный с изготовлением ременной упряжи, седел, уздечек и т. п. кожаных изделий.] нож, а около него скрюченные, темные пальцы правой руки; левая была отброшена прочь и утонула в снегу.
Красноустиком мы называли эту птицу потому, что зев ее
рта оторочен или окаймлен рубчиком яркого
красного цвета. Я удержу это последнее имя.
К старикам протолкался приземистый хохол Терешка, старший сын Дороха. Он был в кумачной
красной рубахе; новенький чекмень, накинутый на одно плечо, тащился полой по земле. Смуглое лицо с русою бородкой и карими глазами было бы красиво, если бы его не портил открытый пьяный
рот.
В одном из таких кабинетов сидело четверо — две дамы и двое мужчин: известная всей России артистка певица Ровинская, большая красивая женщина с длинными зелеными египетскими глазами и длинным,
красным, чувственным
ртом, на котором углы губ хищно опускались книзу; баронесса Тефтинг, маленькая, изящная, бледная,ее повсюду видели вместе с артисткой; знаменитый адвокат Рязанов и Володя Чаплинский, богатый светский молодой человек, композитор-дилетант, автор нескольких маленьких романсов и многих злободневных острот, ходивших по городу.
Нюра — маленькая, лупоглазая, синеглазая девушка; у нее белые, льняные волосы, синие жилки на висках. В лице у нее есть что-то тупое и невинное, напоминающее белого пасхального сахарного ягненочка. Она жива, суетлива, любопытна, во все лезет, со всеми согласна, первая знает все новости, и если говорит, то говорит так много и так быстро, что у нее летят брызги изо
рта и на
красных губах вскипают пузыри, как у детей.
— Ничего я не знаю! — застенчиво ответила Люба, и засмеялась, и
покраснела, и закрыла локтем свободной руки
рот. — Что у нас, по-деревенскому, требуется, то знаю, а больше ничего не знаю. Стряпать немного умею… у попа жила — стряпала.
Я получил было неприятное впечатление от слов, что моя милая сестрица замухрышка, а братец чернушка, но, взглянув на залу, я был поражен ее великолепием: стены были расписаны яркими красками, на них изображались незнакомые мне леса, цветы и плоды, неизвестные мне птицы, звери и люди, на потолке висели две большие хрустальные люстры, которые показались мне составленными из алмазов и бриллиантов, о которых начитался я в Шехеразаде; к стенам во многих местах были приделаны золотые крылатые змеи, державшие во
рту подсвечники со свечами, обвешанные хрустальными подвесками; множество стульев стояло около стен, все обитые чем-то
красным.
— Здравия желаем! — проговорил Макар Григорьев, прищуривая глаза и поднося стакан с
красным донским ко
рту.
Когда он принялся работать, то снял свой синий кафтан и оказался в
красной рубахе и плисовых штанах. Обивая в гостиной мебель и ползая на коленях около кресел, он весьма тщательно расстилал прежде себе под ноги тряпку. Работая, он обыкновенно набивал себе полнехонек
рот маленькими обойными гвоздями и при этом очень спокойно, совершенно полным голосом, разговаривал, как будто бы у него во
рту ничего не было. Вихров заметил ему однажды, что он может подавиться.
У коляски Лаптева ожидало новое испытание. По мановению руки Родиона Антоныча десятка два катальных и доменных рабочих живо отпрягли лошадей и потащили тяжелый дорожный экипаж на себе. Толпа неистово ревела, сотни рук тянулись к экипажу, мелькали вспотевшие
красные лица, раскрытые
рты и осовевшие от умиления глаза.
— Так ее, стерву старую! — раздался злорадный крик. Что-то черное и
красное на миг ослепило глаза матери, соленый вкус крови наполнил
рот.
Голос у нее был сочный, ясный,
рот маленький, пухлый, и вся она была круглая, свежая. Раздевшись, она крепко потерла румяные щеки маленькими,
красными от холода руками и быстро прошла в комнату, звучно топая по полу каблуками ботинок.
Да и я… Я уже вижу темно-красные стены Древнего Дома — и милый заросший старушечий
рот — я кидаюсь к старухе со всех ног...
Они замолчали. На небе дрожащими зелеными точечками загорались первые звезды. Справа едва-едва доносились голоса, смех и чье-то пение. Остальная часть рощи, погруженная в мягкий мрак, была полна священной, задумчивой тишиной. Костра отсюда не было видно, но изредка по вершинам ближайших дубов, точно отблеск дальней зарницы, мгновенно пробегал
красный трепещущий свет. Шурочка тихо гладила голову и лицо Ромашова; когда же он находил губами ее руку, она сама прижимала ладонь к его
рту.
Я и
краснеть перестану, в лице будет мужество, да и усы небольшие, но порядочные вырастут к тому времени, — и он ущипнул себя за пушок, показавшийся у краев
рта.
Девочка робко, неловко, вся
покраснев, кладет ему худенькую, тоненькую прелестную ручонку не на плечо, до которого ей не достать, а на рукав. Остальные от неожиданности и изумления перестали танцевать и, точно самим себе не веря, молча смотрят на юнкера, широко раскрыв глаза и
рты.
Белые лоханки с мочеными яблоками, пересыпанными
красной клюквой, стояли длинными рядами, и московский студент, купив холодное яблоко, демонстративно ел его, громко чавкая от молодечества и от озноба во
рту.
Ровно в полдень в центре Кремля, вдоль длинного и широкого дубового помоста, крытого толстым
красным сукном, выстраиваются четыре
роты юнкеров Третьего военного Александровского училища.
Домой юнкера нарочно пошли пешком, чтобы выветрить из себя пары шампанского. Путь был не близкий: Земляной вал, Покровка, Маросейка, Ильинка,
Красная площадь, Спасские ворота, Кремль, Башня Кутафья, Знаменка… Юнкера успели прийти в себя, и каждый, держа руку под козырек, браво прорапортовал дежурному офицеру, поручику Рославлеву, по-училищному — Володьке: «Ваше благородие, является из отпуска юнкер четвертой
роты такой-то».
Рот был большой, алчный и
красный, но необычайно красивого рисунка, а руки несравненного изящества.
Вам как-то начинает представляться, что язык у него во
рту, должно быть, какой-нибудь особенной формы, какой-нибудь необыкновенно длинный и тонкий, ужасно
красный и с чрезвычайно вострым, беспрерывно и невольно вертящимся кончиком.
Красота ее все более и более поражала капитана, так что он воспринял твердое намерение каждый праздник ходить в сказанную церковь, но дьявольски способствовавшее в этом случае ему счастье устроило нечто еще лучшее: в ближайшую среду, когда капитан на плацу перед
Красными казармами производил ученье своей
роте и, крикнув звучным голосом: «налево кругом!», сам повернулся в этом же направлении, то ему прямо бросились в глаза стоявшие у окружающей плац веревки мать и дочь Рыжовы.
В другом окне я подсмотрел, как большой бородатый человек, посадив на колени себе женщину в
красной кофте, качал ее, как дитя, и, видимо, что-то пел, широко открывая
рот, выкатив глаза. Она вся дрожала от смеха, запрокидывалась на спину, болтая ногами, он выпрямлял ее и снова пел, и снова она смеялась. Я смотрел на них долго и ушел, когда понял, что они запаслись весельем на всю ночь.
Прибежал еще старенький городовой, с мокрыми
красными глазами, с разинутым от усталости
ртом, взял в руку конец веревочки, которой был связан октавист, и тихонько повел его в город.
С ним легко было познакомиться, — стоило только предложить ему угощение; он требовал графин водки и порцию бычачьей печенки с
красным перцем, любимое его кушанье; оно разрывало
рот и все внутренности. Когда я попросил его сказать мне, какие нужно читать книги, он свирепо и в упор ответил мне вопросом...
Говорил он, точно лаял. Его огромное, досиня выбритое лицо было покрыто около носа сплошной сетью
красных жилок, пухлый багровый нос опускался на усы, нижняя губа тяжело и брезгливо отвисла, в углу
рта приклеилась, дымясь, папироса. Он, видимо, только что пришел из бани — от него пахло березовым веником и перцовкой, на висках и на шее блестел обильный пот.
Сам дядя сильно постарел, весь загрязнился, облез и обмяк. Его веселые кудри сильно поредели, уши оттопырились, на белках глаз и в сафьяновой коже бритых щек явилась густая сеть
красных жилок. Говорил он шутливо, но казалось, что во
рту у него что-то лежит и мешает языку, хотя зубы его были целы.
Её лицо
краснело ещё более,
рот быстро закрывался и открывался, и слова сыпались из него тёмные в своей связи и раздражающе резкие в отдельности. Кожемякин беспокойно оглядывался вокруг, смотрел на попадью, всё ниже и равнодушнее склонявшую голову над своей работой, — эта серая гладкая голова казалась полною мыслей строгих, верных, но осторожных, она несколько успокаивала его.
Он заметил, что постоялка всегда говорит на два лада: или неуважительно — насмешливо и дерзко, или строго — точно приказывая верить ей. Часто её тёмные глаза враждебно и брезгливо суживались под тяжестью опущенных бровей и ресниц, губы вздрагивали, а
рот становился похож на злой
красный цветок, и она бросала сквозь зубы...
Юноша, искоса поглядывая на Палагу, удивлялся: её розовое кукольное лицо было, как всегда, покорно спокойно, глаза красиво прикрыты ласковыми тенями ресниц; она жевала лепёшку не торопясь и не открывая
рта, и
красные губы её жили, как лепестки цветка под тихим ветром.
Он в первый раз назвал её так, пугливо оглянулся и поднял руку к лицу, как бы желая прикрыть
рот. Со стены, из рамы зеркала, на него смотрел большой, полный, бородатый человек, остриженный в кружок, в поддёвке и сиреневой рубахе.
Красный, потный, он стоял среди комнаты и смущённо улыбался мягкой, глуповатой улыбкой.
— Так, так! — говорит он, щуря маленькие добрые глазки. У него большая сивая борода, высокий лоб, маленький,
красный нос утонул между пухлых щёк, а
рот у него где-то на шее.
Он умилялся её правдивостью, мягким задором, прозрачным взглядом ласковых глаз и вспоминал её смех — негромкий, бархатистый и светлый. Смеясь, она почти не открывала
рта, ровный рядок её белых зубов был чуть виден; всегда при смехе уши у неё
краснели, она встряхивала головой, на щёки осыпались светлые кудри, она поднимала руки, оправляя их; тогда старик видел, как сильно растёт её грудь, и думал...